А как же безопасность, спросит читатель? Ведь это безумие – рисковать жизнями тысяч людей ради тщеславных рекордов. Строящиеся сегодня небоскребы в состоянии противостоять самым сильным потрясениям, но, оказавшись в огненной плазме, даже самые прочные конструкции теряют свои структурные качества. Поэтому строители небоскребов направляют свои усилия на хорошо спланированную систему эвакуации, призванную обеспечить безопасность людей. Ищут – и довольно успешно. 

 Пелли родился в 1926 году в Тукумане на севере Аргентины. Там же получил первое архитектурное образование. Заработанная им стипендия позволила продолжить обучение в Иллинойском университете, по окончании которого молодой архитектор навсегда остается в США. Прежде, чем открыть свою практику в 1977 году в Нью-Хейвене, он стажировался в крупных американских офисах, включая десятилетие в мастерской знаменитого Эро Сааринена. С 1977 по 1984 годы Пелли был деканом архитектурного факультета Йельского университета. За особые заслуги в зодчестве Сизар Пелли в 1995 году был награжден Золотой медалью Американского института архитекторов.

 Мастер известен не только своими небоскребами. Его офис, где работают свыше 80 архитекторов, также построил торговый комплекс Pacific Design Center в Лос-Анджелесе,  Национальный аэропорт имени Рейгана в Вашингтоне и Национальный музей искусств в Осаке, а также театры, музеи, библиотеки, спорткомплексы и научные центры по всему миру. Однако меня Пелли заинтересовал своим небоскребным увлечением. Поэтому, оказавшись по приглашению зодчего в его офисе в Нью-Хейвене, я завел разговор именно на эту тему.

 На входе в мастерскую зодчего центральное место занимает выполненный цветными мелками и знакомый по тысячам фотографий образ величественных башен-близнецов Petronas. Почти все стены увешены здесь фотореалистичными рисунками новых проектов, масштабы которых приводят в настоящий восторг. Это целые фрагменты грандиозных урбанистических преобразований в Ливерпуле, Лондоне, Токио, Шанхае, Гонконге и Вашингтоне. Повсюду взгляд наталкивается на частокол из сотен разномасштабных макетов небоскребов из дерева, картона и пластика. Их стройные формы и символичные “шапочки” навевают образы обелисков и пирамид, исламских минаретов, китайских пагод, зубчатых башен Сиены и всего того, что с древности указывает своими остриями ввысь.

Cira Centre, Philadelphia 

 Что же, по мнению известного зодчего является определяющим в вечном стремлении человека – подняться в небо?
 Сизар Пелли: – Мне кажется, это заложено в нашей физиологии. Ведь мы такие вертикальные существа, у которых глаза, с помощью которых мы контактируем с миром, расположены на самом верху. Мне кажется, что именно наша предрасположенность к передвижению вертикально на фоне статичного горизонта во многом определяет то, как мы воспринимаем многие вещи. Я всегда ассоциирую небоскребы с образом человека, стоящего против линии горизонта. Эти две пересекающиеся линии олицетворяют союз человека и природы. 
 Многие современные небоскребы унаследовали идеалистическое видение одного из отцов модернизма Миса ван дер Роэ. Каково ваше отношение к таким сдержанным и упрощенным формам с плоскими крышами?
 С.П.: – Мне кажется, что те здания, которые следуют видению Миса с его плоскими крышами, не имеют никакого отношения к небоскребам. Это просто высокие здания. Небоскреб очень символичен, но для такого рационального архитектора как Мис это анафема. Небоскребов не должно быть слишком много. Если здание не является самым высоким в определенном городе, то ему вовсе не обязательно выглядеть как небоскреб. Это вполне логично для многих высоких зданий – не быть небоскребами. Следует заметить, что все здания Миса прекрасно вписываются в свое окружение. Они очень хорошо расположены и обладают очень привлекательными пропорциями. Но, отойдя всего несколько блоков от его знаменитого здания Сигрэм на Парк авеню в Нью-Йорке, вам трудно будет отличить его от соседних зданий. Да и не все ли равно?              
Именно поэтому некоторые фильмы со сценами на улицах Нью-Йорка на самом деле снимаются в более дешевом Торонто.
С.П.: – Это происходит, потому что многие здания ничем не примечательны. Но издали, со стороны Лонг-Айленда или приземлившись в одном из нью-йоркских аэропортов, вы легко заметите красавца Крайслер Билдинг или величественный Эмпайр Стейт Билдинг. Вы знаете, где они находятся, и какие места они маркируют в городе. Вы видите Крайслер Билдинг, и вы знаете, что именно там находится вокзал Гранд Централ Стэйшн. Это очень важно. Поэтому любое здание, которое стремится выглядеть как небоскреб, должно быть значительно выше своего окружения. 

IFC, Hong Kong 

Занимательно, что в Нью-Йорке часто бывает наоборот. К примеру, готические шпили собора Святого Патрика на Пятой авеню едва ли не самые низкие точки в беспросветном районе офисных небоскребов с плоскими крышами. А какой вы видите свою собственную архитектуру?
С.П.: – Это архитектура, реагирующая на специфику местности, функций и требований заказчика. Мы, архитекторы, не должны придумывать что-то совершенно новое. Мы должны интерпретировать конкретные проблемы технически и эмоционально для того, чтобы наши проекты хорошо функционировали и, если нам повезет, то, возможно, они и станут произведениями искусства. Но это не главное, а дополнительный бонус. Главная ошибка архитекторов сегодня в том, что они видят свои проекты, прежде всего как искусство.
Но ведь архитекторы – романтики, а вы предлагаете, чтобы их произведения не претендовали на искусство.   
С.П.: – Было бы значительно лучше, если бы многие здания не пытались быть искусством. Великие европейские города очень красивы, потому что они последовательны. Здания в этих городах дополняют друг друга и создают гармоничное целое, что значительно важнее, чем отдельные части. Уместное повторение и имитация – очень полезны. Только исключительные сооружения, такие как соборы, в старых европейских городах должны были быть особенными.
Сколько вариантов вы обычно разрабатываете для одного проекта?
С.П.: – Обычно мы исследуем пять или шесть, иногда больше вариантов. Но если речь идет о небоскребе, то с самого начала мы знаем, что это должно быть что-то вертикальное и высокое, поэтому в некотором смысле может быть только один вариант.
Но ведь есть масса вариантов того, как это что-то вертикальное и высокое может быть предано определенной форме, облицовано и увенчано, не так ли?
С.П.: – Конечно. В среднем мы делаем около 500-600 макетов на каждый проект. К примеру, мы можем сделать пять или шесть вариантов того, как будет выглядеть конкретное окошко. Что касается формы целого здания, то мы нередко делаем 20-30 различных макетов, чтобы определиться с той или иной формой.
И как вы знаете, в какой момент нужно остановиться?
С.П.: – Это очень трудно и очень важно. Иногда вы чувствуете, что нашли то, что  искали. Но иногда вы должны остановиться, потому что ваше время истекло.
Или деньги.
С.П.: – Обычно это время. Деньги всегда можно добавить, а вот со временем не поспоришь. Если это конкурс, то вы можете работать всю ночь, но к утру все должно быть закончено.       
Кто принимает окончательное решение? Обращаетесь ли вы к советчикам? 
С.П.: – Я всегда принимаю все решения самостоятельно. Но я выслушиваю своих коллег очень внимательно, и иногда им удается меня в чем-то переубедить. Мы никогда не спорим. Всем известно, что каждый может высказаться, но в итоге, я приму решение единолично.
Давайте поговорим о процессе дизайна – рациональное против интуитивного, структура против поверхностей.
С.П.: – Я не думаю, что рациональное и интуитивное – противоположности. Это два аспекта одного и того же видения. Интуитивное всегда присутствует в любом рациональном подходе и наоборот. Мы всегда начинаем с того, что пытаемся понять рациональные аспекты проекта: участок, функции, коды, контекст, топографию, розу ветров, климат и так далее. Лишь после того, как все это осмыслено я задумаюсь о возможной форме. Мне кажется, что наброски, сделанные при посещении участков будущих проектов – опасная штука. Это слабость, которой грешат многие архитекторы и это плохая привычка, потому что возникает опасность, что архитектор влюбится в свой рисунок, который может увести в неверном направлении. Теперь о структуре и поверхности. Оба этих понятия очень важны. Веками они оставались одним и тем же. Несущая нагрузки фасадная стена была структурой, и лишь слой краски был ее поверхностью. Однако сегодня в большинстве зданий поверхность это элемент, окружающий структуру и поддерживающийся ею. Таким образом, существует разница между структурой и поверхностью. Поверхность это то, что мы видим, а структура это то, что определяет порядок и форму здания.
В ваших зданиях поверхность можно сравнить со скатертью, не так ли?
С.П.: – Мне кажется, все современные архитекторы видят поверхности зданий, как скатерти. Поверхность окутывает структуру так же, как скатерть, свисающая со стола. Наша собственная кожа не отражает наш скелет, но она зависит от него. Значит, структура и поверхность должны иметь диалог, но поверхность совсем не обязательно должна полностью отражать структуру. 
Какие из исторических небоскребов вы бы выделили как важные и почему?   
С.П.: – Высотные здания, построенные в 19 веке, не могут быть названы небоскребами сегодня. Я считаю, что первой попыткой построить современный небоскреб, оказалась Metropolitan Life Insurance Tower. Эта тоненькая башня, построенная в 1909 году в Манхэттене, напоминает Кампаниле в Венеции. До этого момента все так называемые небоскребы были интерпретациями итальянских палаццо с плоскими крышами. Самая же большая особенность Башни Metropolitan Life в том, как она протыкает своим острием небо. Здесь мы видим превосходство силы формы над функцией. Однако еще лучшее здание было построено в 1913 году – Woolworth Building в Нижнем Манхэттене. Это первое здание, которое и сегодня можно назвать небоскребом. Оно достаточно высокое, доминирует в своем окружении, видно издалека и указывает своим острием в небо. Единственное, что вызывает сомнение, это модель, по которой здание было стилизовано. Касс Гилберт, архитектор этого здания, нашел свое воодушевление в готическом соборе. Именно поэтому я больше уважаю Крайслер Билдинг и Эмпайр Стейт Билдинг, которые свободны от всяких моделей и отражают исторические моменты, в которые они возведены.
А какие из современных небоскребов воодушевляют вас?
С.П.: – Меня вообще не воодушевляют здания. Но если уж называть, то это был бы проект Райта – Mile-high Skyscraper, небоскреб высотой в одну милю. Это такая красивая вещь! Башня Райта выражает высотность и современность с такой поразительной ясностью! В ней точно выражен принцип – Axis Mundi, Всемирной оси, соединяющей земной центр с центром небесного свода. Согласно этому принципу, любой очень высокий объект должен обладать центрической формой, подразумевающей устремленность ввысь. Когда форма удается, наши глаза легко подымаются к самой верхушке.      
Расскажите о Башнях Petronas, в дизайне которых использованы традиционные исламские мотивы.
С.П.: – Это был конкурсный проект. Организаторы конкурса поставили задачу создать малайское здание. Но что такое малайское здание, а не американское или европейское? В Малайзии нет сильных архитектурных традиций. Это интересная интеллектуальная и художественная задача. В процессе поиска формы я пришел к двум идентичным и симметрично расположенным зданиям. Это необычно. К примеру, башни Всемирного торгового центра не были расположены симметрично, так как их архитектор Минору Ямасаки нарочно стремился избежать символизма. Но символизм это именно то, что от нас требовалось. Я также стремился создать фигуральное пространство между башнями и соединил их мостом, что очень важно композиционно и как образ. Символически здание означает ворота в небо и люди Малайзии видят в этом здании символ своей страны.
Многие из ваших зданий контекстуальные и символические. Уместно ли их причислить к постмодернизму, одной из особенностей которого является стремление возрождать исторические формы и фрагменты, и каково ваше отношение к нему?
С.П.: – Постмодернизм развивался очень быстро, потому что он затронул ряд обоснованных идей. Манифест Вентури “Сложности и Противоречия в архитектуре” был первой попыткой логически и критически продемонстрировать недостатки модернизма в отношении с прошлым, контекстом и символизмом. Однако вскоре архитекторы стали использовать эти идеи как предлог для неуместных имитаций и безобразных шуток в виде зданий. Есть архитекторы, которые пользуются идеями постмодернизма и сегодня, но, к сожалению, критики не уделяют им должное внимание – они чрезмерно увлечены индивидуалистскими и экспрессивными зданиями, строящимися по всему миру сегодня. Если бы наши города состояли только из подобных сооружений, то вышла бы сплошная какофония. Это прекрасно – прогуливаться по Пятой авеню в Нью-Йорке и неожиданно наткнуться на такое странное здание как музей Гуггенхайма. Но это здание может преподнести себя так уверенно, потому что оно необычно. Представьте себе, что рядом вдруг построят здания по проектам Захи Хадид и Фрэнка Гери. Это было бы ужасно. Вся улица превратилась бы в посмешище.    
Архитектурный критик Клод Брагдон видел в небоскребах воплощение идеи приостановленного движения вверх и образа замороженного фонтана. Он писал так: ”Для структурной правдоподобности и символической значимости в небоскребах должны присутствовать стремящиеся ввысь линии, драматизирующие инженерный факт вертикальной непрерывности и поэтичной силы противоборства с гравитацией – фонтана”
С.П.: – Фантастика! Но для меня небоскребы как люди – они индивидуальны. Я хочу, чтобы они были цивилизованными и воспитанными в пределах урбанистического контекста. Передо мной никогда не возникает финальный образ, к которому нужно стремиться. Для меня каждый небоскреб как росток, который нуждается в уходе, для того чтобы превратиться в красивое и крепкое дерево.
Сейчас архитектор работает над несколькими небоскребами в США, Европе и Азии, исследуя идеи утонченных, скошенных и граненных стеклянных форм, открывающих новые неожиданные возможности. Он живет в обычном двухэтажном доме, построенном в 1915 году в Нью-Хейвене, хотя и не прочь, при случае, переселиться в какой-нибудь оригинальный небоскреб. Он уверен, что небоскребы всегда будут занимать людей и их высота будет неуклонно расти. Пелли не мечтает построить свой идеалистический небоскреб, а последовательно реализует проект за проектом, как жизненное испытание конкретными реалиями. В стеклянно-стальных кружевах, которыми зодчий оборачивает свои оптимистические небоскребы, неизменно присутствуют чувства торжественности и уверенности в незыблемое завтра. 

Владимир Белоголовский
архитектор